В 18 лет Астрид была вынуждена начинать взрослую жизнь, и в ней не было места для игр. Она поступила на курсы стенографии и машинописи. Приходилось подолгу сидеть совершенно без денег. Она страдала от уныния и одиночества в таком огромном и враждебном для нее городе. Она со страхом думала о своем будущем, однако при этом молчала, закусывая губы и никому ничего не рассказывая. Такое упрямое молчание было унаследовано ею от матери. «Никому ни слова», равно как Ханна, так и Астрид в течение всей их жизни были верны данному убеждению. Только бы хватало мужества. А последнего хватало далеко не всегда. Как-то Астрид написала из Стокгольма брату Гуннару: «Я бедна и одинока. Одинока, и это так, бедна, ибо мое состояние — это одно датское эре. С ужасом жду прихода зимы».
Астрид в долгие ненастные вечера спасало только одно — чтение. Как-то в автобиографических заметках писательница написала, как придя однажды в библиотеку поняла как ей были необходимы книги. Она долго ходила среди книжными стеллажами и не верила своему счастью. Она наконец-то была спасена, ведь больше не нужно будет просиживать долгими часами в крошечной комнате, глядя в пустоту, у нее появились друзья — книги. Наконец она выбрала несколько томиков, подойдя к стойке ее ждало разочарование. Вежливый молодой человек сказал ей, что так просто книги взять нельзя, нужно получить сначала читательский билет, а для этого потребуется несколько дней. Астрид была поражена такой утратой, от чего внезапно разрыдалась. Как она могла объяснить глубину своего безвыходного одиночества?
Тем не менее нужно было продолжать жить, жить хотя бы для ребенка. Одна из знакомых феминисток устроила юную Астрид в клинику, где бы она могла оставить родившегося малыша, чтобы после был хоть какой-то шанс забрать его при первой же возможности. Кроме того, та же феминистка нашла и приемных родителей для малыша Ларса.